Казалось бы, что совместная жизнь при любовной мании, это то, что может разрешить все проблемы. Но на этом этапе ожидаются неприятные сюрпризы с самого начала. Действительность разочаровывает и не соответствует ожиданиям. Идеал мечтаний и реальный любимый человек оказываются совсем разными. Заболевшему любовью, постоянно чего-то недостаёт. Когда встречи были редки, каждая из них была наполнена эйфорией, а когда он вот, близко с утра и вечером, чего-то не хватает. В итоге «больному» плохо в любом случае, и в разлуке и воссоединении. Разочарования, расстройства и неудовлетворённость.
Ещё один из признаков любовной мании — это её ненасытность, которая являет себя в тяжёлой ревности, и это не следствие каких-то существенных поводов для неё, а требование остаться единственным предметом внимания. Жажда «безусловной» любви и потребность в постоянных доказательствах. Любой промах и неисполнение этих требований, воспринимается болезненно, как отвержение. Больной же чрезвычайно чувствителен к проявлениям отвержения. У него начинается паника и ощущение того, что жизнь на грани разрушения.
Единственные счастливые моменты бывают во время предвкушения свидания, ненадолго посещает эйфория. И чем больше «доза любви» для больного, тем меньше желаемое совпадает с действительным, а желаемый идеал, оказывается, слишком далёк, от реального положения дел. Больной хочет увеличить свою «дозу» любви, объект же влюблённости, как правило, не желает что-то там ещё увеличивать. Он и так считает, что делает достаточно.
Нездорово влюблённый обретает желание усовершенствовать «объект» своей страсти. Он верит, что если любимый исправится, и будет любить как следует, то всё наладится, и станет легче. Образуется замкнутый круг: чем больше он силится изменить своего любимого, тем сильнее тот начинает сопротивляться и меньше отдавать, больной же всё больше переживает и опять же, прилагает усилия по исправлению ситуации, заставить себя понять. И всё это сопровождается страданиями. Но ведь любое желание переделать другого человека, это насилие над его личностью. Любое силовое действие, даже если ты умоляешь и плачешь, вызывает желание другого противостоять и скрыться от такого воздействия. И видимость «любви» в этом не помощник. Такие отношения крайне далеки от свободы и равенства.

Ярко, достоверно в деталях второй этап любовной мании описывает Л Н Толстой в романе «Анна Каренина».
Анна родила от Вронского дочь после бурного романа. Она бросила своего мужа и поселилась в его богатом поместье. Казалось бы, что цель достигнута, есть всё для счастливой жизни: ребёнок, любимый любящий мужчина. Но доза любви недостаточна.
Вронский погружён в труды по управлению имением, большую часть времени он в разъездах по хозяйственным делам. Для неё это выглядит как охлаждение чувств. Ей не хватает страсти. «Если бы ты любил меня как я тебя:». Вронский: «Анна, за что так мучать себя и меня?» — говорил он, целуя ее руки".
Толстой хорошо это описал, как «Она опутывает его любовными сетями».

«Вронский ценил это, сделавшееся единственною целью ее жизни, желание не только нравиться, но служить ему, но вместе с тем и тяготился теми любовными сетями, которыми она старалась опутать его. Чем больше проходило времени, чем чаще он видел себя опутанным этими сетями, тем больше ему хотелось не то что выйти из них, но попробовать, не мешают ли они его свободе. Если бы не это все усиливающееся желание быть свободным, не иметь сцены каждый раз, как ему надо было ехать в город на съезд, на бега, Вронский был бы вполне доволен своею жизнью».

«Раздражение, разделявшее их, не имело никакой внешней причины, и все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение его любви, для него — раскаяние в том, что он поставил себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым. Ни тот, ни другой не высказывали причины своего раздражения, но они считали друг друга неправыми и при каждом предлоге старались доказать это друг другу.
Для нее весь он, со всеми его привычками, мыслями, желаниями, со всем его душевным и физическим складом, был одно — любовь к женщинам, и эта любовь, которая, по ее чувству, должна была быть вся сосредоточена на ней одной, любовь эта уменьшилась; следовательно, по ее рассуждению, он должен был часть любви перенести на других или на другую женщину, — и она ревновала. Она ревновала его не к какой-нибудь женщине, а к уменьшению его любви. Не имея еще предмета для ревности, она отыскивала его. По малейшему намеку она переносила свою ревность с одного предмета на другой. То она ревновала его к тем грубым женщинам, с которыми благодаря своим холостым связям он так легко мог войти в сношения; то она ревновала его к светским женщинам, с которыми он мог встретиться; то она ревновала его к воображаемой девушке, на которой он хотел, разорвав с ней связь, жениться. И эта последняя ревность более всего мучала ее, в особенности потому, что он сам неосторожно в откровенную минуту сказал ей, что его мать так мало понимает его, что позволила себе уговаривать его жениться на княжне Сорокиной.
И, ревнуя его, Анна негодовала на него и отыскивала во всем поводы к негодованию. Во всем, что было тяжелого в ее положении, она обвиняла его. Мучительное состояние ожидания, которое она между небом и землей прожила в Москве, медленность и нерешительность Алексея Александровича, свое уединение — она все приписывала ему. Если б он любил, он понимал бы всю тяжесть ее положения и вывел бы ее из него. В том, что она жила в Москве, а не в деревне, он же был виноват. Он не мог жить, зарывшись в деревне, как она того хотела. Ему необходимо было общество, и он поставил ее в это ужасное положение, тяжесть которого он не хотел понимать. И опять он же был виноват в том, что она навеки разлучена с сыном.
Даже те редкие минуты нежности, которые наступали между ними, не успокоивали ее: в нежности его теперь она видела оттенок спокойствия, уверенности, которых не было прежде и которые раздражали ее».

За один день до самоубийства Анны. Разговор с Вронским:

«Отчего ты, хвастаясь своею прямотой, не говоришь правду?
— Я никогда не хвастаюсь и никогда не говорю неправду, — сказал он тихо, удерживая поднимавшийся в нем гнев. — Очень жаль, если ты не уважаешь…
— Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь. А если ты больше не любишь меня, то лучше и честнее это сказать.
— Нет, это становится невыносимо! — вскрикнул Вронский, вставая со стула. И, остановившись пред ней, он медленно выговорил:- Для чего ты испытываешь мое терпение? — сказал он с таким видом, как будто мог бы сказать еще многое, но удерживался. — Оно имеет пределы.
— Что вы хотите этим сказать? — вскрикнула она, с ужасом вглядываясь в явное выражение ненависти, которое было во всем лице и в особенности в жестоких, грозных глазах.
— Я хочу сказать… — начал было он, но остановился. — Я должен спросить, чего вы от меня хотите.
— Чего я могу хотеть? Я могу хотеть только того, чтобы вы не покинули меня, как вы думаете, — сказала она, поняв все то, чего он не досказал.
— Но этого я не хочу, это второстепенно. Я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено!
Она направилась к двери.
— Постой! По… стой!- сказал Вронский, не раздвигая мрачной складки бровей, но останавливая ее за руку. — В чем дело? Я сказал, что отъезд надо отложить на три дня, ты мне на это сказала, что я лгу, что я нечестный человек.
— Да, и повторяю, что человек, который попрекает меня, что он всем пожертвовал для меня, — сказала она, вспоминая слова еще прежней ссоры, — что это хуже, чем нечестный человек, — это человек без сердца.
— Нет, есть границы терпению!- вскрикнул он и быстро выпустил ее руку. „Он ненавидит меня, это ясно“, — подумала она и молча, не оглядываясь, неверными шагами вышла из комнаты.
»Он любит другую женщину, это еще яснее, — говорила она себе, входя в свою комнату. — Я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено, — повторила она сказанные ею слова, — и надо кончить".

…
— Брось меня, брось!- выговаривала она между рыданьями. — Я уеду завтра… Я больше сделаю. Кто я? развратная женщина. Камень на твоей шее. Я не хочу мучать тебя, не хочу! Я освобожу тебя. Ты не любишь, ты любишь другую!
Вронский умолял ее успокоиться и уверял, что нет призрака основания ее ревности, что он никогда не переставал и не перестанет любить ее, что он любит больше, чем прежде.
— Анна, за что так мучать себя и меня? — говорил он, целуя ее руки. В лице его теперь выражалась нежность, и ей казалось, что она слышала ухом звук слез в его голосе и на руке своей чувствовала их влагу.
И мгновенно отчаянная ревность Анны перешла в отчаянную, страстную нежность; она обнимала его, покрывала поцелуями его голову, шею, руки".

«Моя любовь все делается страстнее и себялюбивее, а его все гаснет и гаснет, и вот отчего мы расходимся, — продолжала она думать. — И помочь этому нельзя. У меня все в нем одном, и я требую, чтоб он весь больше и больше отдавался мне. А он все больше и больше хочет уйти от меня. Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны. И изменить этого нельзя. Он говорит мне, что я бессмысленно ревнива, и я сама говорила себе, что я бессмысленно ревнива; но это неправда. Я не ревнива, а я недовольна. Но… — Она открыла рот и переместилась в коляске от волнения, возбужденного в ней пришедшею ей вдруг мыслью. — Если б я могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не могу и не хочу быть ничем другим. И я этим желанием возбуждаю в нем отвращение, а он во мне злобу, и это не может быть иначе. Разве я не знаю, что он не стал бы обманывать меня, что он не имеет видов на Сорокину, что он не влюблен в Кити, что он не изменит мне? Я все это знаю, но мне от этого не легче. Если он, не любя меня, из долга будет добр, нежен ко мне, а того не будет, чего я хочу, — да это хуже в тысячу раз даже, чем злоба! Это — ад! А это-то и есть. Он уж давно не любит меня. А где кончается любовь, там начинается ненависть».

Роман сошёл бы за учебник по изучению любовной мании.
В нём наглядно показано, что отношения, имеющие нездоровое основание, не имеют перспективы, подобно дому, выстроенному на песке.